Заметки Простодушного (1861)

I

Грустно мне было покидать мои родные хутора — «приют спокойствия, трудов и вдохновенья», где я провел самые лучшие годы моей жизни вдали от суеты большого света.

Там я страдал, там я любил,
Там сердце я похоронил.

Во сне и наяву видятся мне цветущие степи моей прекрасной родины: «Ах, какие виды! Ах, какая роскошь!»— сказала бы наша иная барыня, глядя из окна своей комфортной кареты. И действительно, есть на что посмотреть, есть чем полюбоваться! Вообразите себе хоть эту картину: кругом раскинулись пестрые поля, дышащие свежестью и ароматом. Вдали за широкою долиною синеет гора. Чем ближе подходишь к ней, тем реже и реже становится синева дали, скрывающая от глаз живописный вид этой горы. Повинуясь нетерпеливому любопытству, невольно идешь вперед, как будто знаешь, что под дымкою сизого тумана скрывается прекрасная картина. И действительно, когда, наконец, приблизишься к горе, нетерпеливым взорам открывается красивый ландшафт. Между группами живописно разбросанных кустарников и разноцветными полосами нив подымается по горе извилистая дорога и теряется в ее зеленой вершине. Там вы видите скромную хижину, окутанную душистою черемухою и кудрявыми березами. Направо, по скату горы, раскинулась зеленая роща, обширная и прохладная. На опушке между отростками дерев пасется одинокая лошадь, неподалеку лениво дремлет пара рабочих волов, греясь лучами весеннего солнца. Вблизи рощи по зеленой полосе сенокоса рассыпалось пестрое стадо овец. Под тенью одинокой ивы сидит пастух в соломенном бриле и наигрывает на свирели унылую песню своей родины. Налево, почти у подножия горы, видно несколько белых чистеньких изб, живописно сгруппированных между зелеными садами. Эта маленькая деревушка, отличаясь малороссийского чопорностью, живо изображает вам спокойную, неприхотливую жизнь ее трудолюбивых обитателей. Так и хочется позавидовать их скромной доле… У самой горы протекает светлая речка, и в ней, как в зеркале, отражается деревушка с своими цветущими садами. За рекой, как бархатный ковер, расстилается широкий луг и теряется в тени отдаленного леса… Задумчиво и долго глядишь на эту чудесную картину и все как будто не наглядишься на нее — так хороша она. Посмотрели бы вы на эту местность в летнюю лунную ночь — какое благотворное спокойствие объяло бы душу вашу.

Ночь тиха, природа внемлет богу,
И звезда с звездою говорит…

Я живо помню один хуторок с «вишневым садочком», скромно приютившийся в веселой ложбине. Там в уютном домике с соломенною крышей жило патриархальное семейство, в кругу которого, как цветок, взлелеянный природой, развивалась и расцветала беззаботная Машенька:

Какая ты хорошенькая, Маша,—
Любуясь ею, говорил папаша.

Как теперь, вижу ее свеженькое личико с румяными щечками, розовые, красиво очерченные губки, ясные, как весеннее небо, ее глазки…

Клянусь полночною звездой,
Лучом заката и востока,—
Владетель Персии златой
И ни единый царь земной
Не целовал такого ока.

Частенько езжал я в любимый хуторок на своем доморощенном рысаке. Там, внимая лепету моей наивной Ундины (так называл я Машу), я забывал все на свете… Бывало, выйдем в садик слушать соловья — и не слышим, как он, воодушевленный весной, заливается звонкой песнею.

— Что, если бы я разлюбила вас? — спросила однажды Ундина.— Вы бы плакали?

— Нет, не плакал бы,— отвечал я по-рыцарски.

— В самом деле?

— В самом деле.

— Значит, у вас нет сердца…

— Да, для тех, кто может разлюбить, у меня нет сердца,— отвечал я с серьезною миной.

— Ах, простите меня, дружочек! Я сказала это шутя!

— Ну, если шутя…

— Так вы не сердитесь на меня? — говорила Ундина, склонившись головой ко мне на грудь.— Поцелуйте же меня…

И затем, в знак примирения, раздался звучный и страстный поцелуй.

— Нехай нашим ворогам буде тяжко! — говорила Ундина в заключение.

Случилось как-то, что я несколько дней не посещал любимого хуторка. Вот что написала мне тогда моя Ундина:

«Мой милый друг!

Хотя я, может быть, и недостойна называть вас другом, однако ж осмелилась потому что иначе и не считаю вас, как ни другом, вы хотя, может и ни хотели бы этого, но я потому называю вас другом что мы прежде были друзья с вами, ни знаю, как вы теперь шчитаете миня, но я вас так шчитаю, что если вас ни вижу друг мой так готова умереть; вы я думаю ни поверите етому, что я за вами умераю; мне кажетца, вы в люблены в Катю, но это разумеетца, в вашей воле любить ково вам угодно только я вас буду просить не оставляйте ж и миня бедной, еслиб вы миня хоть в десятую часть любили против того, что я люблю вас, ни могу я вас забыть по гроб своей жизни люблю вас до бизумия да и только. Ни забудьте ж и миня моя дуся а я вас ни забуду никогда. Напишите ко мне душечка моя хоть два слова; этим вы меня заставите больше любить вас; да еще вас буду просить за одно — приедте дуся моя милая во вторник или в среду к нам хоть на минуточку… кавун еще есть один, батька моего ни будет дома. Сделайте милость, ни забивайте миня… надеюсь, что ваше сердце очень доброе, с коим остаюсь вам навсегда верна и нелицемерна — Мария С.».