Путешествие во внутрь страны - Сторінка 8

— Извольте уведомить-с, извольте… Что ж! Извольте! — отвечает заметно изменившийся в лице, но все еще старающийся бодриться Андрей Иванов.— Что ж такое? Извольте-с… извольте-с…

— Ваше прозвище!

— Не говорите! — вскрикивает черноглазая девица.— Никто не смеет вас допрашивать!

— Всякий честный человек имеет право требовать отчета в гнусной клевете! Да, имеет право! — шипит «москвич».— Каждый, горячо любящий родину свою…

— Должен, по-моему, кротко смотреть на некоторые ее… ее уклонения,— раздается позади «москвича» внушительный голос.

«Москвич» быстро повертывается и окидывает нового собеседника грозно-испытующим взором.

Новый собеседник высовывает из-за спинки вагонного дивана кудрявую, несколько косматую темно-русую голову и, вопреки молодости и искрометным темным глазам, вид имеет не только постный, но даже вместе с тем величавый. Подозрительный осмотр он выдерживает как ни в чем не бывало и затем еще более подозрительно сам начинает в упор разглядывать обернувшуюся к нему раскормленную физиономию.

— То есть, как же это? — говорит несколько сдержаннее, но все еще захлебываясь, «москвич».— Если гнусная клевета, пуская свое ядовитое жало в самые священ…

— Жало клеветы сломается о твердь правды, сказано в пророках, но это в сторону. У вас недостает смирения…

— Уж это точно-с, недостает-с! — замечает в сторону снова оживающий Андрей Иванов.— А между тем-с при таких страстях в полнокровии угрожает кондрашка-с.

— Смирения перед явлениями русской жизни недостает! — продолжает новый собеседник, не спуская глаз с «москвича».— Что вас оскорбило в анекдоте Андрея Иванова,— слегка кланяется при этих словах Андрею Иванову, который вскакивает и отдает ему наилюбезнейший ответный поклон,— о море и голубях?

— Клевета…— захлебывается «москвич»,— клевета…

— Никакой клеветы-с! — вставляет Андрей Иванов.— Одно ваше воображение-с!

Черноглазая девица глядит на нового собеседника нельзя сказать чтобы ласково или почтительно.

— Клевета! Оскорбление благородной личности! — выговаривает «москвич».— Это теперь в моде! Я лично не знаю этого оклеветанного, но я бескорыстно, как честный человек, считаю своей обязанностью везде провозглашать, что вся эта история… вся искажена самым непозволительным образом! Из мухи сделали слона с постыдной целью…

— Позвольте просить вас познакомить нас с мухой.

— Увольте меня от этого! Чем скорее предадим мы забвению эту грязную выдумку, тем лучше!

Затем, обращаясь к «дитяти пышной Украйны», вполголоса грустно говорит:

— Тяжело! Я живой еще человек и не могу…

Но «дитя пышной Украйны», не внимая ему, обращается к сидящему в другом углу господину и просит его сделать ей одолжение, перемениться с ней местом.

Угловой господин соглашается, но, видимо, без всякой охоты. Он осторожно, словно по тонкому льду, пробирается в соседство «москвича», подбирая полы серенького пальто, опустив впалые глаза и сжав бутончиком губы; на его сером чиновничьем лице как нельзя яснее выражается: «Не надо ни с кем из них связываться! Не надо… Еще беду наживешь!»

«Москвич», цепенея, провожает глазами «дитя пышной Украйны». Ему сильно угрожает «кондрашка» в эту минуту.

— Не угодно ли, я вас познакомлю с «мухой»? — спрашивает господин в золотых очках, обращаясь к кудрявой голове.

— Сделайте одолжение! — отвечает голова.

— Пожалуйста!— вскрикивает черноглазая девица.

«Москвич» обращает исступленные взоры на золотые очки, но золотые очки, поправляемые белой рукой, очевидно, более привыкшей подписывать резолюции, чем представлять к подписи, без слов очень красноречиво отвечают: «Мой друг, со мной вам не тягаться! Я не выезжаю на любви к Москве, потому что выезжать на этом не стоит, ибо не приводит ни к чему положительному, но я имею другой полет — известный у вас в Москве под названием гуманно-административного. У нас считается полезным выводить промахи и уклонения известной категории… и я вывожу их спокойно, с полным сознанием своего долга».

Невзирая на бешенство, обуревающее «москвича», сей немой язык, очевидно, отлично им понят, потому что он мгновенно съеживается, как губка, из которой вдруг вытянули влагу, и обращает глаза в окно вагона, стараясь прикрыть видом внезапно налетевшего раздумья бушующие в груди чувства.

Золотые очки, обращая свои лучи на черноглазую девицу, с легкой улыбкой начинают:

— Я это дело знаю очень близко, потому что оно передано мне очевидцем, достойным полного доверия, занимающим довольно важный пост. Гм-гм!

Золотые очки невыразимо откашливаются, этим откашливанием упомянутый как бы вскользь «пост» вдруг выделяется, как комета на ночном небе, что заставляет «москвича» несколько раз быстро сморгнуть, хотя он головы и не повертывает.

— Что ж, как это было? — перебивает черноглазая девица с несколько резким нетерпением.

Золотые очки несколько саркастически, но чрезвычайно благосклонно улыбаются на это нетерпение и слегка наклоняют голову, как бы желая выразить: «Такая живость, разумеется, в порядочном обществе не принята, но я ее допускаю в такой очаровательной дикарке».